Машке

«… мне скоро тридцать.
три ноль. в мою пользу.крутые бедра.
вот только   отвыкнуть бы материться
и можно сразу рожать ребенка.»
Я.К.

нет, мы не стали старше, не стали проще,
не обросли плацентой, не кормим грудью,
не закупаем памперсы — между прочим —
все это свойственно людям.  нормальным людям

нам бы тихонько  перевалить за тридцать
с тем же запасом дури  и хулиганства.
выпить покрепче, крепче отматериться
и раствориться в социореверансе

нет, ты не станешь точно обычной мамкой:
кашки-пеленки-чепчики-тряпки-соски,
но на большой дороге из самки в в дамки,
знаешь, еще ни кому не бывало просто.

пусть ты трижды будешь уверен, что поступь твоя тверда

пусть ты трижды будешь уверен, что поступь твоя тверда,

пусть ты знаешь, никто никогда не собьет  с тропы —

обрываются стропы  и сотрясаются города,

и когда-то твои слова превратятся в пыль.

ты пройдешь лабиринт желаний, прошляпишь девятый вал,

ты везучий,  как черт и спокойно пойдешь на дно.

и ты даже не вспомнишь, как долго ее искал,

наблюдая  — сквозь мелкий  дождь — за ее спиной.

он топтался на месте…

он топтался на месте:  «мне стукнуло тридцать семь.

у меня за плечами лишь горы пустых бутылок.

говоря откровенно – если бы сдать их все,

то на эти деньги я мог бы отгрохать виллу

или может быть даже три раза объехать мир,

или все раздать бездомным, больным, пропащим…

но в итоге из них получился прекрасный тир —

я стреляю по  стеклам  бессмысленным настоящим.»

он топтался на месте: « пушок над ее губой

стал совсем незаметным, как будто бы мы не рядом.

каждый новый день проигрывать этот бой,

собирая упорно ее ледяные взгляды…»

он топтался на месте: « все то, что имело вес

превращается в пепел на линии фаренгейта …

я тщеславный Марсий  в далекой стране чудес,

подобравший случайно твою роковую флейту.»

он топтался на месте, безмолвно вторя часам,

отмерявшим все так же бессмысленность на запястье

«нет уж, господи, знаешь , теперь ты сам

назови мне причину в твоей оставаться власти.»

 

еще

еще – держать тебя за ворот

секунду, десять, девятнадцать…

твои попытки  вырываться —

сюжеты для дальнейших порок.

еще – нежнее всех касаний,

лишь взглядом разделять на части —

таким я понимаю счастье.

буквально.  и без оговорок.

все дело только в разнице узора

все  дело только в разнице узора:
и пусть  я не тобой  исполосована —
я так же не задергиваю шторы
и так же обаятельно-бессовестна.
а ты, ма шер , воспользуйся смолой,
чтобы мосты дымились  убедительней,
ведь ты еще, по-прежнему, со мной –
жестоким и безжалостным  воителем

бы (стих-иллюстрация)

сорвать все пломбы
разбить все дамбы
мое тепло бы
твоим рукам бы
твоим губам бы
не мерзли чтобы
все дифирамбы
высокой пробы
но только глыбы
нелепой злобы
мы не смогли бы
нас не спасло бы

я не знаю, что отнимает большие силы

я не знаю, что отнимает большие силы
и ударом под дых выбивает последний гнев —
то ли  то, что не властна сделать ее счастливой,
то ли  то, что теперь никогда не увижусь с ней.

и от этой боли становишься меньше ростом.
понимаешь, еще чуть-чуть и исчезнешь вся…
а она уверена — это предельно просто.
ну а я не справилась. очередной косяк.

последний день войны

последний день войны. пылают небеса —
взбирается рассвет над выжженной столицей.
последние слова не в силах описать
ту совокупность чувств, что замерла на лицах.
последний день войны. становится светлей,
повсюду мишура осколочных снарядов
и можно встать с колен, но ужас, будто клей
нас — близких и чужих — удерживает рядом.
последний день войны. и все бы хорошо.
и снова будет день. и ночь. и так по кругу.
но только никогда не разойдется шов,
которым мы с тобой привязаны друг к другу.

гаррота

— и, пожалуйста, не рассказывай, что туман застилает улицы,
что не видишь ты ничегошеньки из-за этой проклятой мглы —
ты умеешь на ощупь двигаться, ты у мамы такая умница,
что придется теперь, как миленькой, аккуратно срезать углы.
ничего, что темно и холодно, ничего, что ты в жопу пьяная
и одета сегодня «именно так, как следует в январе» —
не в такие шагали дали мы, не с такими справлялись ранами,
собирай свои сопли в тряпочку и вперед проходи скорей.
ну чего ты стоишь, как дерево, за тобой не водилось трусости.
да и вдумайся — что тут страшного? это максимум пять минут.
— не страшны мне ни боль, ни паника, никакие другие трудности —
я ужасно боюсь, окажется, что меня даже там не ждут.

знаешь ведь, как бывает

знаешь ведь, как бывает: такая стужа,
что даже слезы-осколки разбитой вазы
вдруг оказавшейся ни для кого не нужной —
так почему бы не уничтожить сразу?
будет везде болтаться, глаза мозолить,
будет рука тянуться-цветы поставить.
ты нарисуешь много цветных узоров,
я их сотру и это ее раздавит.
время жестоко меняет состав и форму.
мы отучились очередной семестр.
я уезжаю кататься на лыжах в горы,
ты подбираешь для следующей вазы место.